Станислав Ливинский

* * *

Не писал сорок дней, но опять записал,
повинуясь высокому слогу.
Может, просто сломался, а может, зассал,
но вернулся на ту же дорогу.

Здесь луна с удивлением пялится вниз,
трётся кошка по имени Муза
и старуха её подзывает – кис-кис,
и земля, словно мякоть арбуза.

Ты и сам, описав этой жизни дугу,
не заметил, как началась ссылка,
и для памяти вдруг превратился в слугу
и теперь у неё на посылках.

Облака или горы, одетые в снег,
шум реки и барашки на спуске.
Над обрывом застыл одинокий абрек,
понимающий только по-русски.

Вот идиллия – на речке
курит с удочкой мужик,
у Пирата хвост колечком,
набок высунут язык.

С книжкой Чехова девица
лет, наверно, двадцати,
на неё комар садится
дней, наверно, двадцати.

Бабка внукам что-то вяжет,
кошка вертится у ног.
Облака бегут опять же.
Я б так выдумать не смог.

Дед затарился «Столичной»
в магазинчике «Уют».
А ещё – щебечет птичка,
знать бы как её зовут.

Сплошь торговые центры, манежи
и на лицах безумный восторг,
что себя ощущаешь приезжим,
не поймёшь, где больница и морг.

Из дверей проржавевших, унылых
выйдет с красным лицом санитар,
в голубых, словно небо, бахилах,
и в лицо выдыхающий пар.

Что по чём – всё обскажет. Как нищий
ледяной прикоснётся рукой.
Я достану последнюю тыщу,
потому что я точно такой.

Полминуты всего говорили,
вот такая у смерти цена.
Вчетвером мы её хоронили,
а ведь раньше была всем нужна.

А ведь раньше и я был беспечным,
не боялся почти ничего,
и стучало неслышно сердечко,
будто не было вовсе его.

Некоторые вещи проходили в сети. Но в таком составе на бумаге впервые.

* * *

Дышим воздухом сплошь загазованным
и не лезем в карман за словцом,
и живём, как Пьеро, с нарисованным
и экзистенциальным лицом.

Уроженцы страны невезения,
расстояний, державных побед,
где застыл колеса обозрения
ископаемый жуткий скелет.

Виноград, узловатый и жилистый,
весь облеплен с утра мошкарой,
и деревья вдоль речки извилистой
рассчитались на первый-второй.

Мы ж любовными тешимся ссорами,
наживая рубец за рубцом.
И колючка торчит над заборами,
притворяясь терновым венцом.
https://magazines.gorky.media/druzhba/2020/8/urozhenczy-strany-nevezeniya.html

В чистом поле – вечный путник,
в стольном граде – пешеход,
человек дойдёт до сути
и возьмёт самоотвод.

Он посмотрит, как художник,
не жалеющий белил.
Я бы тоже взял треножник
кисти новые купил.

И стоял бы, как Саврасов,
перед новеньким холстом,
чтобы школьник младших классов
не бездельничал потом.

Написал бы лужи эти,
отразил полутона,
облакам и всем на свете
дал свои бы имена.

* * *

Снег пройдёт, отыграет массовка
и настанет вокруг тишина.
И фонарь над пустой остановкой
и, подгнившая с боку, луна.

В одинокий запрыгнешь троллейбус,
что сверкает внутри мишурой.
Прицепили её на потребу,
чтоб создать новогодний настрой.

Вот безделка, а сердцу – утеха,
пусть мы взрослыми стали давно.
Так бы ехать и ехать, и ехать,
а куда и зачем – всё равно.

А как умру – похороните,
чтоб рядом горы и река.
И не пишите на граните,
и не жалейте дурака.

Скажите три, не больше, тоста,
чтоб хорошо лежалось мне.
А после, как на свадьбе, гости
и поцелуи при луне.

Я, просто, выдумал причину,
чтоб стали грустными глаза,
когда сурового мужчину
чуть мягче делает слеза.

Прощают женщины обиды
с платочком мокрым носовым.
Я, просто, сам всё это видел,
когда я был ещё живым.

Пройдёшь вдоль морских панорам
по камешкам в мокрой рубашке.
Закажешь себе двести грамм
и лимончик на маленькой шпажке.

Усядешься под кипарис
и будешь смотреть, не мигая.
Вот капелька катится вниз,
сбегает, совсем исчезая.

И будешь смотреть сквозь стекло,
как мыс изгибается саблей
и скептикам вечным назло
в бокал заплывает кораблик.

И чувствовать, что хорошо,
обживши плетёное кресло.
Скорее же выпей, дружок,
пока это всё не исчезло.

Я куплю ей сто тысяч морожен
и тюльпанов, чтоб взять задарма.
Не поверишь, но в Болдино тоже
иногда происходит зима.

А поверишь – вернёшься обратно
на гармошке пиликать губной.
В перевёрнутый свой восьмикратный
по красавице сохнуть одной.

Где теперь эта девочка-юность?
Родила, пополнела, поди,
и на пуговки все застегнулась,
так что строго её не суди.

Не суди эту девочку-еву,
что тебе не давала заснуть.
На себя обрати свои гневы,
на свою поседевшую грудь

В одной гостинице типичной,
где кухня общая и душ,
и самодельные таблички,
и постояльцев мало душ.

Где в коридоре пахло рыбой
и малолетними детьми
и нужник ветхий на отшибе
стоял без окон, но с дверьми.

Туда естественная сила
приводит всякого из нас.
Смешно сказать, но посетила
меня там муза как-то раз.

Когда свернув листок газеты,
средь мух зелёных и слепней
вдыхал я с дымом сигареты
дым бедной родины моей.

И сквозь фанерное сердечко
в двери я радостно смотрел,
как плыли облака над речкой
и дуб склонялся и шумел.